Большая перемена [= Иду к людям ] - Георгий Садовников

— Придут, натопчут. Нет чтоб убрамши закрыть школу, не пускать никого. Нехай стоит себе чистая до утра, а то и всю неделю.

— Остроумная мысль, — сказал я одобрительно.

— А ты озорник. Небось пришёл исправлять двойку? — спросила она деловито.

— Я ваш новый учитель, — ответил я несколько высокомерно, видать, по её мнению, человек с моей комплекцией годится только в ученики.

— Неужто там не нашли кого поматерей? Прислали такого молоденького! — осудила она гороно. — Тебя же здесь изотрут. Они как сатаны!

— Кто они? — насторожился я.

— Кто-кто. Ученики, вот кто! — рассердилась женщина на мою тупость и перешла в другой класс.

Первыми появились две женщины с хозяйственными сумками. Они спорили о каких-то шторах. Одна утверждала, мол, их следует купить, такой случай, по её мнению, не представится может никогда. Вторая возражала — её беспокоил лимит.

Я вошёл следом за ними в учительскую, деликатно влез в спор и представил им свою скромную личность. Первая женщина была директором школы. Она едва не кинулась мне на шею, так кстати, оказывается, я пришёл. Их историк заболел туберкулёзом, в полном расстройстве чувств бросил своих учеников и поспешно укатил в Сальские степи — пить жир сусликов. Все классы, начиная с шестого и кончая девятыми, осиротели. Лишь в десятых историю вела сама директор. Словом, наследство осталось мне запутанное — где-то что-то начато и где-то что-то не закончено.

— Заодно поведёте классное руководство. Ваш класс — девятый «А». Этот сумасшедший, замечательный девятый «А»! — вдруг произнесла она сентиментально и тут же вновь буднично добавила: — Так мы его именуем меж собой. Он наша слабость. Но если официально, обычный класс, не лучше и не хуже остальных. В общем, явится завуч, введёт вас в курс дела, и вы, надеюсь, сразу засучите рукава. А пока познакомьтесь с расписанием уроков. Посмотрите: где у вас первый, ну, и прочие. Мы же, извините, займёмся нашими финансами.

И снова в моей жизни выплыл девятый «А»! Другой, но тоже девятый и непременно «А»! Это что? Насмешка судьбы? Или пуще того — злой рок?

Я последовал совету директора и занялся расписанием, висевшим на доске объявлений. Мой дебют пал на шестой класс, единственный к школе. И ещё из расписания следовало: сегодня я буду занят почти по полной программе, на пяти уроках из шести. Почему-то вспомнилась строка из цирковой афиши: «Весь вечер на манеже…» И всё же пока мне не верилось, будто происходящее касается меня, прогремит звонок, и я, такой славный и не заслуживающий этой доли, отправлюсь на урок, затем на второй… и так потечёт моя бедная жизнь. Казалось, вот-вот кто-то откроет дверь и скажет: «Северов, произошло дурацкое недоразумение, представьте, ха-ха, к школе вы не имеете ни малейшего отношения. Вы свободны!»

Однако на меня словно бы махнули рукой: ну его, пусть мается, нам-то какое дело, — и я обескураженно забрался в угол между шкафами, набитыми мензурками, колбами, тетрадками и прочими наглядными пособиями, и здесь, как бы в самом безопасном месте, дожидался завуча.

В учительской было тесно. В мой левый бок упирались указки и треугольники. С другой стороны наступали газетные подшивки. Сзади нависал плакат с изречением Ломоносова о русском языке, обладающем свойствами французского, немецкого и даже «гишпанского». С противоположной стены прямо в лицо лезла чёрная доска с крупной, выведенной через всё поле, завидной каллиграфической записью: «Тт. кл. руководители! Во вторник, к 18 ч., сдать отчёт о посещаемости в своих классах». Видно, дневная школа не очень-то жалует помещениями свою вечернюю сестрицу, понимая по-своему поговорку: «В тесноте, не в обиде».

К половине шестого в учительскую потянулись педагоги. По мере того как они приходили, мне становилось немного не по себе. Все мои новые коллеги, словно их кто-то специально подобрал, были дамами. Они копались в тетрадях, наглядных пособиях и тараторили о последних модах и рыночных ценах.

Словом, я, единственный мужчина, был среди них аки заповедный зубр. И они поглядывали на меня с любопытством и даже с некоторым смятением. Присутствие особи мужского пола, несомненно, нарушило вольный женский быт учительской. Так, одна из дам стала прихорашиваться перед зеркалом, но, наверное, наткнувшись взглядом на моё отражение, смутилась и свернула столь приятное действо, не докрасив рот. Вторая, молоденькая блондинка, влетев в учительскую и ещё не ведая о моём существовании, с ходу принялась хвастать своей покупкой — кружевной комбинацией и было потянула вверх подол серой шерстяной юбки, обнажая великолепное бедро в капроне телесного цвета. Однако на неё тотчас зашикали, указывая глазами в мою сторону:

— Светик, у нас мужчина!

Светик-семицветик торопливо одёрнула подол и бросила в мою сторону испуганный взгляд, не забыв залиться алой краской.

— Нет! Я ничего не видел! У меня… у меня, вы будете смеяться, зрение минус десять! А очки, представьте, я не ношу! У меня от них аллергия! — солгал я в панике, тоже отчаянно покраснев. Во всяком случае моим щекам стало жарко.

— Браво! Вы истинный кавалер, — похвалила мою ложь седовласая дама, как потом выяснилось, учительница географии.

Завуч, увы, также оказалась дамой. После краткой процедуры знакомства она с жадным интересом спросила:

— Вы-то, надеюсь, балуетесь табачком?

— Бросил. Ещё в детстве. Поставили в угол на два часа. И как отрезало. Не тянет до сих пор, — сообщил я чистую правду.

— Опять я одна. Словно Робинзон, в смысле курения, — вздохнула завуч и, смирившись с судьбой, сказала: — Сегодня можете ограничиться опросом, если, разумеется, к этому готовы. Словом, смотрите по обстоятельствам. А вообще-то в вечерней школе, в отличие от дневной, главное — борьба за посещаемость. От неё, а сущности, зависит и сама успеваемость. И наша зарплата.

В последнем замечании крылось нечто мне непонятное, но я отгадку отложил на потом и стал снаряжаться к уроку — взял с полки журнал шестого класса и, проверив записи моего предшественника, приготовил карту Древнего Рима. До звонка ещё оставалось время, и я, оставив своё оружие на столе, вышел в коридор, на шум, оказывается присущий и вечерним школам. Если бы я не знал, где нахожусь, то принял бы его за филиал вокзала или фойе кинотеатра — настолько разнообразные ходили по нему люди. Вот прошёл солидный мужчина в массивных очках с карандашом за ухом. Худощавый юнец прокрался мимо меня, шмыгая носом и поглядывая на дверь учительской. Ну чем не трамвайный заяц, скрывающийся от контролёра. Следом за ним надменно проплыла на тоненьких каблуках симпатичная девушка в узкой юбке. Этот парень в клетчатом пиджаке — типичный студент. И много ещё прошло их, разных, отличных друг от друга. Они растекались по классам. Там гулко хлопали крышки парт.

— Ну-ка, подвинься! Шлагбаум!

Смуглый насупленный верзила в ковбойке и кирзовых сапогах отодвинул меня плечом в сторону и прошагал в учительскую. Пока я размышлял: пропесочить ли грубияна за бестактность или не стоит начинать первый день со скандала, — верзила бурчал в учительской: